Cостав, цели и задачи противоборствующих сил Гражданской войны в России

История гражданской войны в России получила отражение в более чем 15 тысячах книг, изданных на протяжении истекших лет; несколько тысяч книг вышло за рубежом. Ей посвящена масса документальных публикаций, воспоминаний. Истоки разработки этой тематики уходят в далекие 20-е годы, когда анализ исторического опыта осуществлялся по горячим следам политических событий. Но и сегодня изучение этого опыта остается актуальной задачей отечественных историков и политологов.

В настоящее время произошел отход от сложившихся стереотипов и сформировались новые подходы в освещении причин, характера и последствий гражданской войны; состава и роли ее участников, партийно-политической мозаики тех лет.

Прежде всего, гражданская война стала рассматриваться как общенациональная трагедия, как апофеоз революции, когда революционные процессы были доведены до высшего политического и социального напряжения, а общество находилось в состоянии глубочайшего кризиса и раскола.

Во-вторых, уточнена периодизация гражданской войны в России, что существенно повлияло на ее концепцию в целом. Еще сосем недавно преобладала позиция, согласно которой период гражданской войны датировался с начала лета 1918 г. и до конца 1920 года. Сегодня большинство исследователей (Е.Г. Гимпельсон, В.П. Дмитренко, Ю.И. Игрицкий, Ю.А. Поляков и др.) связывают ее начало с событиями Октября 1917 г., которые непосредственно вовлекли Россию в гражданскую войну, стали ее началом и важнейшей предпосылкой дальнейшего развертывания. По их мнению, в самой идее «диктатуры пролетариата» и моровой пролетарской революции было заложено признание неизбежности раскола общества по социально-идеологическому принципу, его деления на «чистых» и «нечистых», по отношению к которым можно было применять любые формы насилия и принуждения.

В-третьих, сегодня гражданская войны в России рассматривается как сложное социально-политическое, а не только военное явление, имевшее далеко идущие последствия. В частности, она решающим образом повлияла на политическую культуру большевиков, не только на «верхушку» партии, но и широкую партийную массу, выработав у нее соответствующий «синдром бойцов» и дав установки на силовые, военно-коммунистические методы в достижении политических целей.

В-четвертых, более глубокому изучению подверглись причины особой обостренности гражданской войны в России за счет обращения к анализу истоков формирования «фронтовой психологии» еще в годы первой мировой войны с одновременным выявлением степени зависимости военного противостояния от политики правящего режима, а также поведенческой линии небольшевистских партий.

Обвинять одних большевиков в неудаче с реализацией плюралистической модели российского общества нельзя, но именно большевики доктринерски, психологически и эмпирически были готовы к масштабному использованию насилия даже тогда, когда его можно было избежать (переговоры с Викжелем, разгон Учредительного собрания и т.д.).

В-пятых, усилилась многоуровневость освещения состава участников гражданской войны. Традиционное деление на красных и белых не учитывало ее партийно-политической характеристики. Красными были большевики, а белыми все их политические противники, представлявшие «буржуазно-помещичью» или «монархическую», а со временем – и «демократическую» контрреволюцию, что не позволяло реконструировать подлинную картину событий.

Гражданская война разгоралась. По существу начавшись с октябрьских событий 1917 года, она явилась, по признанию большевистского лидера, «продолжением политики революции, политика свержения эксплуататоров, капиталистов и помещиков». Лениным же был определен и начальный период гражданской войны, охвативший первые три послеоктябрьских месяца и наполненный активными боевыми действиями против Керенского, юнкеров, «контрреволюционного» казачества в Москве, Иркутске, Оренбурге, на Дону. Но до весны 1918 года военные действия на территории собственно России носили в основном локальный характер.

Антибольшевистское движение, по существу, стало формироваться с момента октябрьских событий 1917 года. Его оформление шло как бы двумя потоками: путем создания различного рода «надпартийных», «межпартийных» интеллигентских организаций [Правого центра, Национального центра, Союза возрождения России или Левого центра и т.д.] и развития белого движения, т.е. по-военному сопротивлявшейся большевистскому режиму части российского общества. Разграничить резко их деятельность трудно, тем более что и в одном, и в другом ведущую роль играли кадеты, которым удалось и после Октября в значительной степени сохранить свое структурно-организационное единство, наметив контуры: программы противостояния большевикам; стратегии экономического реформирования постбольшевистской России.

На местные советы возлагалась обязанность осуществлять особый надзор за партией кадетов «ввиду ее связи с корниловско-калединской гражданской войной против революции». Декрет стал основанием для уже состоявшегося в тот день ареста членов ЦК А.И. Шингарева, Ф.Ф. Кокошкина, кн. Пав.Д. Долгорукова, В.А. Степанова, избранных депутатами Учредительного собрания.

Несмотря на объявление вне закона, фактически до конца мая 1918 года партия имела возможность вести легальную деятельность, ЦК проводил частные заседания или в партийном клубе, или на частных квартирах. Продолжало работу издательство «Народная свобода» в Москве. Выходили газеты: в Москве – «Русские ведомости» (переименованные в «Свободу России»), в Петрограде – «Наш век» (бывшая «Речь»), не прекращалось издание «Вестника партии народной свободы», печатались брошюры. Важнейшими стали два вопроса: о внешней политической ориентации партии (германской или союзнической); о форме власти.

В организации антибольшевистского движения кадеты претендовали на роль консолидирующей силы, готовой к сотрудничеству с политическими и общественными деятелями и движениями, стоявшими как левее, так и правее них. По словам П.Н. Милюкова, кадетские организации являлись «своего рода мостом и посредником между правыми и левыми течениями вне партии». При этом руководство кадетов предпочитало ориентироваться не на традиционные партийные группы, а на вновь формирующиеся общественные объединения.

Представители партии народной свободы участвовали в работе практически всех организаций, поставивших целью активную борьбу с большевиками. Они играли руководящую роль в Московской «девятке» – подпольной организации, созданной из представителей Совета общественных организаций, торгово-промышленных деятелей и партии народной свободы (из 9 человек 6 являлись активными кадетскими деятелями).

Кадеты предприняли ряд попыток сблизится с социалистическими партиями, наладив сотрудничество с представителями этих партий на «персональной» основе путем создания Союза возрождения России или Левого центра (февраль – март 1918 г.), который объединил кадетов и народных социалистов (А. Пешехонов, С. Мякотин и др.), эсеров (Н. Аксеньев, А. Аргунов и др). Многие кадеты ( Н.Н. Щипкин, Н.М. Кишкин, Н.И. Астров и др.) входили одновременно и в Национальный центр, надеясь личными контактами содействовать сплочению антибольшевистских сил.

Вопросы организации вооруженной борьбы с большевистским режимом были центральными в повестке дня Южнороссийской конференции кадетской партии, проходившей 13- 15 января в Ростове при участии представителей кадетских организаций Дона, Северного Кавказа, делегатов из Батума, Симферополя, Харькова, Петрограда и Москвы.

И на конференции и позднее дебатировались две внешнеполитические ориентации: на Антанту или на Германию. Находившийся в Москве, по существу, на нелегальном положении, ЦК на заседаниях 8 и 12 мая 1918 г., подчеркнув свою верность союзникам, принял решение о недопустимости, в интересах России, всяких переговоров с немцами об образовании новой власти и участия в ней кого-либо из членов партии. Майская конференция кадетов (Москва, 13-15 мая 1918 г.) одобрила союзническую ориентацию.

Между тем пребывавший в оккупированном тогда немцами Киеве Милюков и ряд членов ЦК (И.П. Демидов, Н.К. Волков, А.И. Каминка) в противовес центру отстаивали германофильскую линию. Примирение между сторонниками курса на союзников и Германию было достигнуто на Екатеринодарской конференции партии (22 – 31 октября 1918 года). Милюков признал ошибочность своих взглядов.

Такая организация, получившая название Национального Центра (НЦ), была создана в Москве в мае 1918 года. Ее возглавили видные кадеты Н.И. Астров, В.А. Степанов, Н.Н. Щепкин. В НЦ входили представители либерально-демократических и либерально-консервативных партий, а также внепартийных общественных групп (земских и городских учреждений, торгово-промышленных кругов и др.), интеллигенции (например, профессора С.А. Котляровский, Н.К. Кольцов, Огородников и т.д.).

Во время гражданской войны НЦ являлся, по существу, идейно-теоретическим и практическим штабом кадетов и близких к ним политических сил. На заседаниях НЦ обстоятельно рассматривалась программа будущего устройства России: законодательные проекты государственного строительства, земельная реформа, продовольственное снабжение, судебная система, народное образование и т.д.

Главным противником Советской Власти со временем стало белое движение. Возникнув в середине 1917 года для борьбы с растущей анархией и безвластием внутри страны и с немцами – на фронтах, оно стало в годы гражданской войны самостоятельным политическим течением. Лидеры белого дела исходили из примата национальной идеи, согласно которой все «государственно мыслящие элементы» дол­жны были объединиться для спасения «единой и неделимой Рос­сии» от «засилья Интернационала». На тот момент они полагали, что не следовало спешить с «предрешением» государственного строя до завершения борьбы с Советской властью.

Все проблемы бывшей империи: формирование государственной власти, аграр­ный, рабочий, национальный вопросы, должно было, по их мнению, решить Учредительное собрание в духе «истинной русской демократии». Её главными носителями, например, по мнению А.И. Деникина, были средняя интеллигенция и «служилый элемент» утверждался примат православной церкви. Свергнутому Временному правительству особо не сочувствовали, и вначале даже офицерство не проявляло большой активности. Из 250 – тысячного офицерского корпуса в вооруженную борьбу против советской власти в первые месяцы ее существования вступило не более трех процентов.

Первым актом, содержавшим платформу для объединения сил, боровшихся против советской власти, стала «Политическая дек­ларация», выработанная в декабре 1917 г. членами «Донского гражданского совета», находившегося в Новочеркасске и, по словам генерала А.И. Деникина, предполагавшего стать «первым общерусским противоболышевистским правительством». Пред­полагалось создание в стране «временной сильной верховной вла­сти из государственно мыслящих людей», обязанных подготовить со временем созыв Учредительного собрания с целью формирова­ния правительства и решения аграрного и национального вопро­сов.

Во главе его встали три генерала: М.В. Алексеев. Л.Г. Корни­лов, A.M. Каледин. Сюда же стали прибывать члены запрещенной большевиками партии кадетов, «Союза общественных деятелей» (СОД), организации, возникшей еще летом 1917 г., как представительство различных профессиональных объединений интеллигенции, стре­мившейся противостоять социалистическим тенденциям в области хозяйственной жизни и отстоять верховенство Учредительного собрания. В нее входили профессора П.И. Новгородцев, С.А. Котляревский, В.М. Устинов, Н.А. Бердяев, В.Н. Лоскутов и ДР.

Позднее визит делегации «Донского гражданского совета» в Сибирь (март 1918 , январь 1919) стал попыткой консолидации сил, боровшихся за белую идею. Здесь же, на Дону, из антибольшевистски настроенных офицеров, пробиравшихся сюда из разных концов России, генерал М.В. Алексеев начал формировать Добровольческую армию. Второго ноября 1917 г. Алексеев прибыл в Но­вочеркасск, и этот день впоследствии отмечался сторонниками идеи как день рождения Добровольческой армии. Вообще идея создать эту армию для борьбы с немцами появилась в военных верхах еще в конце сентября 1917 г.

Добровольческая армия состояла в осно­вном из офицеров. Зимой 1917-1918 гг. ее численность не превы­шала нескольких тысяч человек, хотя впоследствии она значи­тельно пополнилась и за счет производимых мобилизацией, и в связи с введением большевистским правительством продовольст­венной диктатуры (май 1918), а также началом борьбы с “кулаками”. 10 апреля восставшие донские казаки избрали гене­рала П.Г. Краснова атаманом Всевеликого войска Донского, ко­торый стал формировать Донскую армию. К июню ее численность возросла до 40 тыс. чел. Донская армия осадила Царицын, но взять его не смогла. Добровольческая же армия под командовани­ем А.И. Деникина в начале августа овладела Екатеринодаром. К концу 1918 г. генералу Деникину удалось, преодолев ориентацию Донской армии на союз с Германией, объединить антибольшевис­тские силы юга России.

Важный фронт гражданской войны проходил в Восточной Си­бири. Десятки тысяч чешских и словацких солдат, отказавшись защищать австро-германскую империю, объявили себя военноп­ленными и получили разрешение добраться до Владивостока.

В ответ на попытку властей конфисковать накопившееся у них оружие, в конце мая чехословацкие войска взяли г. Челябинск, а затем установили контроль за рядом пунктов вдоль Транссибирс­кой магистрали. В известном смысле эти выступления стали ката­лизатором гражданской войны на востоке страны. 18 ноября 1918 г. адмирал Колчак объявил себя Верховным правителем России, в чем его поддержал командующий Добровольческой армии генерал А.И.Деникин.

Уже летом 1918 г. советская власть от Волги до Ти­хого океана была свергнута. Большевики контролировали терри­торию лишь центральных губерний России, где проживал 61 млн. чел., т. е. немногим более 40% населения. Предпринятое Гер­манией весной 1918 г. наступление также сузило «советское пространство». 8 мая 1918 г. немцы взяли Ростов-на-Дону.

Консолидации антибольшевистской коалиции способствовали и действия, предпринятые бывшими союзниками России в войне против Германии. Большевистский режим однозначно был воспринят ими враждебно. Союзники были уверены, что «переворот 25 октября» осуществился при содействии Германии. Тем не менее, страны Антанты, несмотря на непризнание советского правитель­ства, не отозвали своих представителей из России. Сначала интер­венция против большевистского режима преследовала в основном антигерманские цели. Так считал и советский нарком иностран­ных дел Г.В. Чичерин.

В марте 1918 г. в Мурманске высадились 2 тыс. английских солдат с целью сорвать предполагаемое немецкое наступление на Петроград. Летом 1918 г. характер интервенции изменился. Войска получили указание поддерживать антибольше­вистские движения. В августе 1918 г. англичане высадились в За­кавказье, заняли Баку. В мае немцы вступили в Грузию «по просьбе грузинских меньшевиков», которые провозгласили независи­мость своей республики. О своей суверенности в мае 1918 г. объя­вили также республики Азербайджан и Армения. Англо­французские войска, высадившиеся в августе в Архангельске, свергли там советскую власть, а затем поддержали правительство адмирала Колчака.

Сегодня очевидно, что не только, и не главным образом вме­шательство других стран интенсировало масштабность гражданс­кой войны. Тем более, что к концу 1919 г. почти все иностранные войска (за исключением японских) были выведены с территории России. Однако страну продолжали потрясать социальные катаклиз­мы в виде многочисленных «мятежей» и восстаний, сегодня классифи­цируемых в историографии как «малая гражданская война».

Безусловно, что главную роль в особой обостренности и продол­жительности гражданской войны в России сыграли внутренние про­тиворечия, лишь отягощенные вышеуказанными обстоятельствами. Из этих противоречий наиболее труднопреодолимым оказалось про­тиворечие между доктринальной заданностью большевистских прог­рамм с их ориентацией на мировую революцию и социалистический идеал и общедемократическим потенциалом массовых движений в тот период, в первую очередь – крестьянских.

В значительной степени они опять-таки были связаны с решением аграрного воп­роса. Новая власть, утвердившись на гребне народной стихии, отождествлявшей демократию с собственным «суверенитетом», обязана была решить перечисленные проблемы, считаясь с массо­выми вожделениями, а не только с собственными представлениями о социалистической перспективе.

Тем более, что вопреки ожиданиям крестьян, земельный голод в деревне не был утолен. Сегодня называют мифом советской историографии циф­ру в 150 млн. дес. земли, которую якобы получили крестьяне. По новым оценкам, в результате конфискации помещичьих и иных земель в руки крестьян к 1919 г. перешло всего лишь 17,2 млн. дес. земли.

Характерна смена акцентов в земельном законодательстве правящей партии после Октября. Принятый II съездом Советов Декрет о земле был целиком заимствован у эсеров. Чтобы полу­чить поддержку крестьянства, большевики временно отказались от лозунга национализации (огосударствления) земельной собст­венности. Они включили в декрет положение о равенстве всех форм землепользования: подворной, хуторской, общинной, ар­тельной.

Казалось бы, создавались объективные условия для реа­лизации «американского» (фермерского) пути развития российс­кой деревни, выявившегося еще в начале XX века. Но уже через три месяца появился развернутый закон «О социализации земли», в котором говорилось, что государство в целях скорейшего дости­жения социализма оказывает всяческое содействие общей обрабо­тке земли, давая преимущество коммунистическому, артельному и кооперативному хозяйствам перед единоличным. Так были опре­делены правовые приоритеты, о чем В.И. Ленин несколько позже 5 июля 1918 г. на V Всероссийском съезде Советов сказал следующее: «Когда мы обещали крестьянству социализацию земли, мы сделали этим уступку, ибо мы понимали, что сразу национализацию ввести нельзя».

Летом 1918 г. большевиками был сделан вывод о том, что зада­чи буржуазно-демократических преобразований в деревне решены и крестьянство, уже разочаровавшись в уравнительном землеполь­зовании, в основной своей массе готово к восприятию задач соци­алистического порядка. Последовало решение концептуального политического характера о доведении до конца социалистической революции в деревне в интересах крестьянской бедноты. Была и прагматическая подоплека этого решения: усилившаяся хозяйст­венная разруха, недовольство рабочих в связи с бедственным про­довольственным положением, конфликты с чехословацкими леги­онерами.

Но поставленная цель борьбы с голодом стала отождес­твляться с борьбой за социализм. Наркомпроду были предоставлены чрезвычайные полномочия по борьбе с деревенской «буржуазией», укрывающей хлебные запасы и спекулирующей ими. Декреты ВЦИК и СНК, принятые уже в мае 1918 г., обязыва­ли крестьян (и не только зажиточных) сдать все излишки хлеба сверх количества, необходимого для обсеменения полей и иного потребления по установленным нормам. Тех, кто обнаруживал неповиновение, предписывалось объявлять «врагами народа», предавать революционному суду и подвергать заключению в тюрьмы на срок не менее 10 лет с конфискацией имущества.

Эти политичес­кие акты не только послужили одной из причин разрыва блока левых эсеров с большевиками (лидер левых эсеров Мария Спири­донова, выступая на V Всероссийском съезде Советов 4 июля 1918 г. с докладом о деятельности крестьянской секции ВЦИК, назвала эту политику «гибельной» для Советской власти), но и заложили глубокие противоречия в развитии событий, что не могло не ска­заться на степени обостренности гражданской войны, особенно в земледельческих районах.

На ее ход повлияло и форсирование процесса создания непосредственно социалистических форм в деревне. Такие настроения особенно усиливались к концу 1918 г., когда сформировалась идея осуществить коллективизацию крестьянских хозяйств за три года. Было принято «Положение о социалистическом землеустройстве и о мерах перехода к социалистическому земледелию», которое пре­дусматривало, что вся земля, в чьем бы пользовании она ни состо­яла, «считается единым государственным фондом»; преимущества имели в первую очередь коллективные формы. “Положение” было воспринято на местах как указание насаждать социализм в дерев­не.

Причем, насаждали бестолково. Как позднее заметил один из делегатов VIII съезда РКП(б), назвавший данное «Положение» декретом об организации коммун, политика, проводимая в этой области, не отличалась достаточной ясностью: разговор шел то о коммунах, то о «хлебных фабриках» – совхозах без обеспечения и тех, и других инвентарем и удобрениями.

Отсюда жест­кость политики по отношению к крестьянам – тенденция называть «кулацкими» все их выступления против «социализма». В ответ же принимались соответствующие резолюции «самочинных» крес­тьянских съездов, содержание которых свидетельствовало о попы­тке найти свой, крестьянский курс в бурях гражданской войны.

Поэтому начинались данные документы, как правило, с отказа подчиняться как порядкам, насаждаемым деникинцами, так и «тем распоряжениям коммунистической власти, которые шли вразрез с интересами крестьян и рабочих», в первую очередь, связанным с созданием совхозов и коммун. Именно их непродуманное насаж­дение не только не способствовало стабилизации обстановки, но не­редко, как это было на Дону, Кубани и в других регионах, являлось одной из причин падения Советской власти.

Данные меры в ряде мест спровоцировали выступления крес­тьян, которые с лета 1918 г. довольно часто потрясали советскую республику. Все это потребовало колоссального напряжения сил в борьбе против множества возникавших «внутренних врагов», в числе которых оказывались и вчерашние попутчики.

Как известно, VIII съезд РКП(б) принял специальное решение «Об отношении к среднему крестьянству», предполагавшее устра­нение произвола местных властей и обеспечение соглашения со средним крестьянством, но сам факт принятия еще не означал, что оно способно было в корне изменить отношение к среднему крес­тьянству и проводимую большевиками политику в деревне в це­лом. Наиболее откровенно по этому поводу высказался Н.И. Бухарин, заметивший, что «это сознательный политический маневр, сознательная цель, которая вызывается данным конкрет­ным сочетанием сил, той обстановкой, в которую рабочий класс попадает».

Бывший в то время наркомом финансов Н.И. Крестинский спу­стя год так оценил политико-прагматичное значение решения VIII съезда РКП(б):

Волны, как таковой, весной не последовало. Однако 11 марта 1919 г. вспыхнул мятеж донских казаков, охвативший громадный район в пределах верховьев реки Чир, станиц Еланская, Вешенская, Усть-Медведицкая и других и явившийся ответом на репрессивные меры, прово­димые местными ревкомами в отношении казаков, которым зап­рещалось носить лампасы, называться «казаками»; станицы пере­именовывались в села. Политика «расказачивания» проводилась согласно секретному циркулярному письму ЦК РКП(б) об отно­шении к казакам от 24 января 1919 г., подписанному секретарем Оргбюро ЦК Я.М. Свердловым. В письме предлагалось провести «массовый террор против богатых казаков, истребив их поголов­но», а также «беспощадный массовый террор» по отношению ко всем вообще казакам, принимавшим какое-либо прямое или кос­венное участие в борьбе с Советской властью.

Получив такую директиву, партийные и советские работники Дона применили репрессии по отношению вообще к казакам, что и послужило при­чиной восстания. И хотя 16 марта 1919 г. ЦК РКП(б), вновь обсу­див вопрос о казачестве, остановил применение против него мер, указанных в циркулярном письме, и призвал проводить среди ка­заков политику расслоения, но мятеж имел печальные последствия и создал условия, благоприятствовавшие наступлению Деникина на юге России.

Принятые несколько позднее ЦК РКП(б) «Тезисы о работе на Дону», не смогли полностью компенсировать тот политический ущерб, который причинила указанная директива делу стабилиза­ции обстановки в данном регионе. Тем более, что и данный доку­мент исходил из признания «политической отсталости и предрас­судков среднего казачества», проявлявшихся, по мнению авторов тезисов, в стремлении видеть причину происходившей борьбы «не в классовом гнете, а в политике Советской власти и Коммунисти­ческой партии». Поэтому главной задачей агитационно-организа­ционной компании предлагалось считать задачу проведения глу­бокого водораздела между двумя боровшимися «лагерями, белым и красным, с полным исключением промежуточных, колеблющих­ся, шатающихся группировок путем их разоблачений и полной компрометации».

Характерно, что и после VIII съезда РКП(б) усилия партии не были направлены на нормализацию отношений со средним крес­тьянством. Более того, директивные письма на места отличались крайней противоречивостью. Так, 26 июля 1919 г. Оргбюро ЦК РКП(б) утвердило специальное положение в виде инструкции, в предисловии к которому говорилось, что многие местные партий­ные организации ударились в «в крайность середняколюбия» и забыли, что основой партийного влияния и организации в деревне могло быть только прочное сплочение пролетарских и полупроле­тарских элементов; подчеркивалось главное: масса мелких собст­венников враждебна социализму.

Характерен и такой факт. На VIII съезде РКП(б) почти все вы­ступления В.И.Ленина касались проблемы взаимоотношений с крестьянством, в частности с середняком. Но на IX съезде (всего через год) в речи при открытии съезда об этом не говорилось ни слова, а в докладе ЦК имелось лишь несколько слов о типизации середняка. Если на VIII съезде РКП(б) хоть в какой-то степени поднимался вопрос о непомерно больших тяготах значительной части крестьянства, о безобразиях, нередко творимых по отноше­нию к нему на местах, то на IX съезде РКП(б) В.И. Ленин, ссыла­ясь на данные «Бюллетеня Центрального Статистического Управ­ления», констатировал, что в 1918 и 1919 годах рабочие потребля­ющих губерний получали 7 пудов хлеба. Крестьяне же производя­щих губерний потребляли 17 пудов в год (до войны они же пот­ребляли 16 пудов в год).

Следовательно, как только относительно стабилизировалось политическое положение, в правящей партии вновь возникло пре­небрежительное, а порой и враждебное отношение к абсолютному большинству населения страны – к крестьянству. Один из основа­телей советской исторической школы М.П. Покровский дал этому явлению точную и определенную оценку, назвав его “характерной особенностью подлинного военного коммунизма”.

Таким образом, по целому ряду объективных и субъективных причин страна оказалась перед необходимостью практической реализации некапиталистической альтернативы в условиях недос­таточной зрелости формационных предпосылок.

Лишь в последнее время историки заговорили о “военном ком­мунизме” не как о кратком и в некотором смысле “случайном” эпизоде в политической истории советского общества, а как о пе­риоде или даже состоянии внутринационального общественного развития, в традициях которого лежит разгадка ряда ключевых проблем всех последующих событий и который по временным ра­мкам тождественен всей социально-политической истории граж­данской войны, являясь в значительной степени прагматической реакцией на ее процессы и пройдя определенные этапы или “кри­тические точки” формирования “чрезвычайщины”.

Ненормальность этой системы, по мнению крупнейшего социо­лога тех лет П. Сорокина, заключалась в том, что преобразование форм общественной жизни диктовалось не производством, не рос­том производительных сил, а, наоборот, шло из области потреб­ления. Началось это еще во время мировой войны, когда по ини­циативе министра земледелия А.А. Риттиха в 1916 г. была введена своеобразная “продразверстка” с целью обеспечения армии и ра­бочих оборонных предприятий необходимым потребительским минимумом. Затем Октябрьский переворот и новая власть “окон­чательно повернули руль продовольственной политики в сторону полной монополизации”; зёрна “военно-коммунистической” тен­денции оказались “живучими”.

Сама обстановка выхода из жесточайшего кризиса, порожден­ного мировой, а затем и гражданской войной, создавала пита­тельную среду для роста этих зерен. Другое дело, что эти процессы облекались в иллюзорную идеологическую оболочку. Многие вы­нужденные войной меры и методы ведения хозяйства (продуктообмен, трудовая повинность, нормирование потребления) рассмат­ривались большевиками как материальная подготовка социализ­ма, а иногда и непосредственный социализм.

Именно надежда на помощь мирового пролетариата, а также представления об относительной простоте подавляющего большинс­тва функций управления, якобы ставших в результате развития круп­ного капиталистического производства “вполне доступными всем грамотным людям”, о высочайшей революционной сознательности масс, не требовавшей, по мнению большевистских руководителей, материального стимулирования, предопределили так называемую “красногвардейскую атаку на капитал”, т.е. использование чрезвы­чайных мер и в политической, и в экономической областях.

Всемерное культивирование “классовой” ненависти неизбежно порождало господство “чрезвычайщины” и массовые репрессии. Этому способствовал и тот факт, что весной-летом 1918 г. обста­новка была отчаянной и развертывание террора стало для боль­шевиков единственной возможностью удержаться у власти. Как записала 1 сентября 1918 г. в своем дневнике русская писательница З.Н. Гиппиус, “большевики физически сидят на физическом наси­лии… этим держалось и самодержавие, но… большевики… должны увеличивать насилие до гомерических размеров”.

Второй Всероссийский съезд Советов отменил смертную казнь, но уже в феврале 1918 г. она была введена вновь. Даже по неполным данным, динамика репрессий летом 1918 г. резко нарастала: в июне было расстреляно 56 человек в июле-августе – 937, в сентябре – 2600 человек. С 1918 г. начали создаваться концлагеря. 5 сентября 1918 г. декретом СНК в ответ на убийство руководителя Петроградского ЧК М.С. Уриц­кого и покушение 30 августа на Ленина была объявлена политика красного террора, предусматривавшая взятие заложников и рас­стрел всех, сопричастных к “заговорам”, “мятежам” и т. д. Террор стал системой. Как писал один из свидетелей происходившего в те дни в России эсер С.П. Мельгунов, террор превратился в “систематическое официальное убийство”.

И хотя в начале ноября 1918 г. на VI съезде Советов были приняты решения о необходимости соблюдения “революционной законности” и да­же о частичной амнистии, но в целом мало что изменилось, осо­бенно на местах: засилье “чрезвычаек” осталось непоколебленным. С.П. Мельгунов привел ряд фактов в подтверждение, в том числе – приказ ЧК г. Пятигорска, опубликованный 2-го ноября в № 157 местных “Известий”, в котором говорилось, что “вследствие покушения на жизнь вождей пролетариата… в ответ на дьявольское убийство лучших товарищей, членов ЦИК и дру­гих…” по постановлению ЧК расстреляны заложники и “лица, принадлежащие к контрреволюционным организациям”; далее шел список в 59 человек, который начинался генералом Рузским, тут же был напечатан и другой список в 47 человек, где вперемеж­ку назывались: сенатор, фальшивомонетчик, священник. Причем, как сообщает автор, они были не расстреляны, а зарублены шаш­ками; вещи убитых были объявлены “народным достоянием”.

Постепенно государственное принуждение и террор преврати­лись в важнейшие рычаги управления, в том числе и в экономиче­ской области. Частичное совпадение прагматических задач, дик­товавшихся чрезвычайной обстановкой (разрухой, гражданской войной) с представлениями о социализме как бестоварном, цент­рализованном обществе, “единой фабрике”; а также европейские революции 1918-1919 гг., принятые большевиками за начало ми­ровой революции – все это утвердило их в необходимости револю­ционного штурма и в экономике. 28 июня 1918 года последовал декрет СНК о национализации промышленности, с которым всегда связывали утверждение “военно-коммунистических” порядков.

Он, действительно, был логическим продолжением “красногвардейской атаки на капитал”, приобретенного в ходе ее проведения опыта, хотя одновременно был и реакцией на требование германского правительства уплатить компенсацию за пред­приятия, функционировавшие с участием немецкого капитала и не национализированные до 30 июня 1918 года. Понятно, что нацио­нализировали все быстро и решительно. В преамбуле декрета це­лями этого акта назывались “решительная борьба с хозяйствен­ной и продовольственной разрухой” и одновременно – “упрочение диктатуры рабочего класса и деревенской бедноты”.

Развивая настроения самого отчаянного штурма, Я.М. Сверд­лов призвал к расколу деревни. Новая фаза “военно-коммунистического” наступления, на сей раз на деревню, связана с декретами ВЦИК и СНК по продовольственному вопросу, отно­сящимися к маю 1918. Эти акты устанавливали продовольствен­ную диктатуру государства.

Наиболее тяжелой для крестьян стала натуральная хлебная по­винность. 11 января 1919 г. декретом Совнаркома была введена про­дразверстка, фактически же она стала осуществляться раньше, ибо еще 30 октября 1918 года был принят Декрет об единовременном деся­тимиллионном революционном налоге, взимание которого шло в уже сложившихся военно-коммунистических традициях.

Еще сложнее проследить экономическую целесообразность другого мероприятия, проводимого с нарастающей интенсивнос­тью в 1919-1920 гг. и заключавшегося в попытке отказа от рыноч­ных отношений и в непосредственно ближайшем будущем – вооб­ще от денег. С реализацией этой меры произошло то же, что нес­колько ранее с введением продовольственной диктатуры: естест­венная борьба с голодом и разрухой стала отождествляться с борьбой за социализм. Когда была проведена национализация банков и промышленных предприятий, а инфляция не только не уменьшилась, но и приняла угрожающие размеры, тогда усиленно зазвучал довод о бестоварном и безденежном социализме.

В прог­рамме РКП(б), принятой на VIII съезде (март 1919 г.), признава­лась невозможность уничтожения денег “в первое время перехода от капитализма к коммунизму”, но одновременно предлагалось принять меры, подготавливавшие их уничтожение и расширявшие область “безденежного расчета” с одновременной заменой торго­вли планомерным, организованным в общегосударственном мас­штабе распределением продуктов. На уровне же государствен­ной политики продолжали надеяться, как заявил на первом Все­российском съезде заведующих финотделами (май 1919 г.) нарком финансов Н.Н. Крестинский, на “социалистический переворот на Западе” и искали меры, которые бы помогли продержаться до это­го момента и избежать окончательного краха денежной системы. Тогда же был поставлен вопрос о “безденежных расчетах” между советскими учреждениями и национализированными промышлен­ными предприятиями. В июле 1920 г. декретом Совнаркома РСФСР была закреплена практика безналичных расчетов между всеми государственными структурами; она просуществовала деся­тки лет.

Таким образом, придя к власти в обстановке тотальной разру­хи и не имея долговременной экономической программы выхода из нее (в этом трудно обвинить только большевиков; как заметил генерал А.И. Деникин, “ни одна руководящая партия не имела программы для “переходного периода…”, большевики строи­ли свою деятельность, в том числе и экономическую, руководству­ясь сверхценностными целями, важнейшими из которых были ми­ровая революция и социалистический идеал.

В экономической области большевики стали усиленно разви­вать государственно-монополистические тенденции, которые сфо­рмировались еще в годы империалистической войны, опираясь на репрессивный аппарат. Как это характерно для большевистского стиля мышления, вынужденные, в общем-то, меры стали облекать­ся в идеологическую оболочку и рассматриваться большевиками, как материальная подготовка социализма, а иногда и как сам со­циализм. Некоторые из них – продуктообмен, нормирование потреб­ления, трудовая повинность – по существу были превращены в про­граммные требования, что способствовало их консервации и воспро­изводству, порождая все новые иллюзии о непосредственном движении к социализму и меняя социокультурный стереотип последнего.

Однако, как показала гражданская война, значительная часть трудящихся поддержала большевиков, хотя и с определенными колебаниями в критические моменты. В известном смысле комму­нистическая идеология, воспринимавшаяся населением на уровне прагматических лозунгов, наложилась на традиционализм массо­вого сознания, приверженного общинно-уравнительному идеалу. Тем более что выбирать массам приходилось не между демокра­тией и авторитаризмом, а между двумя диктатурами и диктатура генералов была им социально и идеологически чуждой.

Победе большевиков способствовал и такой фактор, как раз­нородность белого движения. Кадеты сыграли немалую роль в его идеологическом обеспечении. Однако кадетская платформа превращения России в конституционное государсвто западного типа (нечто среднее между вестминстерской моделью парламентской демократии и французской моделью президентско-парламентарной республики) дополнялась монархическими, октябристскими и эсеровскими политическими установками, следствием чего являлась значительная разбросанность устремлений антибольшевистских режимов: и военное диктаторство, и развитие органов местного самоуправления, и народное представительство.

Видимо, поэтому все белогвардейские режимы были лишены стабильности и находились в постоянной трансформации от демократии к диктатуре и обратно. Нединамичность белого движения во многом объяснялась тем, что объединялись в нем различные силы негативной целью – борьбой с советской властью (“совдепами”), которая какой-то частью населения воспринима­лись как “своя”, понятная и близкая по своей сути.

Целое же движение, не сумев выработать популя­рной и четкой программы действий, осознавая в лице своих луч­ших представителей громадную ответственность за все происхо­дившее, в какой-то степени постепенно утратило те идеалы, ради которых оно начиналось. Не случайно В.В. Шульгин оценил эту метаморфозу следующим образом: “начатое “почти святыми”, оно попало в руки “почти бандитов”.

В определенном смысле исход гражданской войны определила и грамотная военная политика большевиков, строившаяся не на старых партийных догмах, а на учете реалий и подсказанная опы­том первых боевых “крещений” с использованием “военспецов” – бывших царских офицеров, военной науки.

Таким образом, глубокий социально-политический кризис в России, во многом связанный с последствиями мировой войны, способствовал победе большевиков, связанной и со многими дру­гими факторами, в том числе – раздробленностью и неоднород­ностью антибольшевистских сил.